Зависимый российский суд

 - Pantomime... - прошептал примостившийся рядом со мной корреспондент "Гардиан", разглядывая мрачного спецназовца в малиновом берете, стоявшего возле стеклянного куба с подсудимыми. Вместе с этим рэмбо куб стерегли еще семеро. 

Да уж, pantomime. Цирк зажигает огни… 

Мест не хватало не только в зале. 

- Я не пересяду, - твердо сказала судебному приставу похожая на мышку представительница "потерпевшей стороны", Госимущества. - Это плохая примета! 

Пересесть ей пришлось: представители государственного обвинения не умещались за столом. 

Примета сработала - в тот день Ходорковский и Лебедев тонким слоем размазали государственное обвинение по их большому столу. 

Ходорковский был привычно сух и вежлив: тех, кого Платон Леонидович, легко буравя взглядом пуленепробиваемое стекло, называл "преступной группой", Михаил Борисович величал "уважаемым государственным обвинением". Сути дела это не меняло, - и если бы в Хамовническом суде наблюдалась реальная состязательность сторон, а в стране - закон, то в обеденный перерыв "уважаемому обвинению" следовало бы в полном составе пойти к Москве-реке и утопиться, благо рядом. 

Но полковники в синих мундирах только посмеивались, слушая убийственные для своей репутации вещи. 

Они могли себе это позволить. Во-первых, у половины из них репутации уже не было. Но и вообще, они могли себе позволить многое… 

Могли опоздать почти на час (судья, подсудимые, охрана, адвокаты и битком набитый зал суда - все терпеливо ждали, пока похожий на оперного тенора прокурор Лахтин со товарищи соизволят занять свои места); могли не вставать, обращаясь к суду; могли прерывать речь подсудимых… 

В УК РФ ведь нет статей, карающих за хамство? А за идиотизм? 

- Моя задача - заполнить лакуны* в обвинительном заключении, - говорил Ходорковский. 

- Мы возражаем против того, чтобы заполнялись какие-то лакуны! - возвышала голос с места прокурор Гульчахра Ибрагимова. 

(Гульчахра открыла личико, и оказалось, что это бандит Абдулла). 

- Одну и ту же нефть нельзя похитить пять раз, - терпеливо, как двоечникам, объяснял Ходорковский авторам обвинительного заключения. Обвинение, раздухарившись, вменило ему разом и незаконное право на добычу нефти, и похищенную скваженную жидкость, и похищенную нефть, и снова ее же, опять похищенную, но уже из нефтепровода, а впридачу, до кучи, и присвоенную выручку от продажи… 

- От какого способа хищения мне защищаться? - сухо интересовался Ходорковский у представителей обвинения. Группа прокурорских джоконд обоего пола молча улыбалась своими загадочными улыбками. 

- Отвечайте! - на втором часу крикнула им, наконец, не выдержав, какая-то женщина из зала, и прекрасная половина прокуратуры криком встречной истерики потребовала удалить ее из зала. 

"Липовый" запах пер из каждой страницы обвинительного заключения, и перфекционист Ходорковский - как на лекции, с подготовленными графиками на диапозитивах, - слой за слоем демонстрировал эту липу "городу и миру". 

"Мир" в Хамовниках представляли и "Гардиан", и немецкое телевидение, и ВВС, и бог знает кто еще,- город же (Москва) был представлен куда скромнее. Главной теленовостью в России в тот день стал визит Медведева в Хельсинки… 

Потому-то разнополая прокурорская группа и могла позволить себе посмеиваться так ехидно. 

Родители Ходорковского, сидевшие в двух шагах от прокурора Лахтина, старались не встречаться с ним глазами… 

Однажды, впрочем, прокуроры улыбаться перестали - когда подсудимый Лебедев поинтересовался у них: почему в обвинительное заключение не включена сделка с "Сибнефтью"?* Где она среди объектов легализации? Шутка ли, десять миллиардов долларов! Почему не арестованы акции "Сибнефти"? Укрываем краденное? 

Синие борцы с преступностью, помрачнев, зажевали этот простой вопрос в восемь желваков. 

Вообще, их единственной формой ответа по существу были попытки заткнуть оппонентам рот, и это следует признать верной тактикой не только в их случае: со времен "охоты на НТВ" вертикаль хорошо освоила этот способ доказательства своей правоты. 

Но Ходорковский сформулировал с назидательной последовательностью: 

- Хотя обвинение ничего объяснять мне не собирается, я всё спрошу! 

И подсудимые спрашивали: где в обвинительном заключении зафиксирован факт хищения? ("Я искал два года - не нашел"). Где состав преступления в таком-то эпизоде дела? ("В УК его нет!"). Как можно изъять нефть путем перевода на баланс? ("Скажите мне; ради такого великого научного открытия, хрен с ним, можно и в тюрьме посидеть!") Как можно похитить электронные акции? ("Вот розетка, попробуйте"). Где, наконец, находится упомянутый в обвинительном заключении волшебный "остров Гибралтар"? 

Зал смеялся, и все это было бы совсем смешно, кабы не восемь человек конвоя и судебной охраны и не две пары наручников на двери стеклянного "стакана" с подсудимыми; если бы не пожизненная цена происходящего; не родители Ходорковского, пытающиеся разглядеть сына за бликующим стеклом, постаревшие с первого процесса, на котором происходило то же самое… 

Или - не то же? 

Не знаю. 

В конце заседания судья Данилкин, тихий немолодой человек, отклонил все ходатайства подсудимых о разъяснении им сути предъявленных обвинений. Чего там, действительно, непонятного? Всё они понимают, и не надо валять дурака. 

Когда он выходил из зала заседаний, в дверном проеме мелькнул висящий на стене судейской комнаты портрет президента РФ Медведева. 

Свобода, говорите, лучше, чем несвобода? Really? Ну, вот и посмотрим, тем более что по этому вопросу имеются, кажется, и другие соображения. 

Кстати. Висит ли в судейской комнате еще какой-нибудь портрет, кроме медведевского, я сказать не могу, - и мне кажется, что приговор Ходорковскому и Лебедеву в сильнейшей степени зависит именно от этого обстоятельства. 

А еще зависит он от человеческого достоинства немолодого судьи Данилкина, оказавшегося вдруг на перепутье новейшей российской истории…
 

Со знанием дела

После публикации в The New Times своих впечатлений от поcещения процесса Ходорковского-Лебедева получил я письмо совершенно типового содержания. 

«…неужели Вы всерьез имеете какие-то надежды на законный и обоснованный вердикт судьи по делу Ходорковского-Лебедева? Неужели сегодня, во время торжества вертикали власти, председательствовать на таком процессе позволили бы независимому (которых почти не осталось) судье?

Помните резолюции Сталина на делах его врагов: «Судить и расстрелять?» Сегодня судья не имеет права не только самостоятельно принимать решение, особенно по таким делам, но и говорить правду о положении в правосудии. Суровая кара ЧК постигнет такого диссидента. Пример: судья О. Кудешкина…»

И вопросы риторические, и спорить тут не о чем, и не стал бы я знакомить почтенную публику с этим письмом, кабы не подпись внизу: 

«ФЕДЕРАЛЬНЫЙ СУДЬЯ…»
И фамилия, которую я тактично скрою, дабы моего корреспондента не постигла суровая кара ЧК.

*Лакуна (право) — «пробелы в праве», отсутствие чёткой правовой нормы по данному вопросу для правоприменения.